Н. И. Павлова

ПРОЩАЛЬНОЕ ПИСЬМО ТОНИ В КОМПОЗИЦИИ РОМАНА Б. Л. ПАСТЕРНАКА

«ДОКТОР ЖИВАГО»

NATALIA I. PAVLOVA

TONYA"S GOODBYE LETTER IN THE COMPOSITION OF "DOCTOR ZHIVAGO" NOVEL

BY BORIS PASTERNAK

Наталия Ивановна Павлова

Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка как иностранного

Саратовский государственный медицинский университет им. В. И. Разумовского Б. Казачья ул., д. 112, Саратов, 410012, Россия [email protected]

Natalia I. Pavlova

Saratov State Medical University named after V. I. Razumovsky 112 Bolshaya Kazachya ul., Saratov, 410012, Russia

В статье рассматриваются содержание и структура прощального письма Антонины Александровны к Юрию Живаго, анализируются его языковые особенности, способствующие осмыслению возможных причин, побудивших ее проститься с мужем, устанавливается взаимозависимость его композиционных частей с событиями и героями романа.

Ключевые слова: Пастернак; композиционные и языковые особенности письма; литературный контекст.

The author analyzes the content and structure of the goodbye letter written by Antonina Aleksandrovna to Yuri Zhivago, its characteristic language features, helping to understand the possible reasons of her saying goodbye to her husband, the correlation of letter"s composition parts to the events and characters of the novel.

Keywords: Boris Pasternak; composition and language characteristics of a letter; literary context.

Обращение к письму как литературному жанру, средству характеристики персонажа, элементу композиции - явление в литературе не новое, и в этом отношении Б. Л. Пастернак продолжает традиции А. С. Пушкина, И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого и др.

Прощальное письмо Антонины Александровны к Юрию Андреевичу можно поставить в один ряд с письмами о любви Татьяны Лариной и г-на Желткова, которые продиктованы любящим и мятущимся сердцем, передают мысли, переживания, надежды героев. Письмо Тони вписывается и в другой литературный контекст - писем Ильи Обломова и Настасьи Филипповны, личности которых раскрываются и через их решимость на поступок.

Читая письмо-признание Тони и соотнося его содержание с событиями романа, можно понять, почему, прочитав письмо жены, «Юрий Андреевич непроизвольно застонал и схватился за грудь», «сделал несколько ковыляющих шагов к дивану и повалился на него без сознания» (IV, 415)1. «Он любил Тоню до обожания. Мир ее души, ее спокойствие были ему дороже всего на свете. Он стоял горой за ее честь, больше чем ее родной отец и чем она сама. В защиту ее уязвленной гордости он своими руками растерзал бы обидчика. И вот этим обидчиком был он сам», - так пишет автор о терзаниях своего страдающего героя, решившего «во всем признаться Тоне, вымолить у нее прощение и больше не встречаться с Ларою» (IV, 301).

Письмо Тони не нарушает логики развития характера героини Пастернака: в нем она такая же прямолинейная, как и во всех своих действиях, которые совершает. В то же время ее речевое поведение не обусловлено романной действительностью, ведь она никогда не обнаруживала своих чувств к Юре и тем более не говорила о них, а в своем письме анализирует их. Это и вызывает желание понять, почему Пастернак именно в письме раскрывает интимный мир своей героини. Где Тоня «настоящая» - в своем «Я люблю все особенное в тебе, все выгодное и невыгодное, все обыкновенные твои стороны, дорогие в их необыкновенном соединении» или «Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя» (IV, 414)? Что дало основание Тоне считать, что ее муж «недобрыми глазами» смотрит на нее, видит ее «искаженно, как в кривом зеркале» (IV, 413)? Почему в начале своего письма, полагаясь на свое «любящее сердце», Тоня выражает надежду на встречу, а в конце констатирует, что они «больше никогда, никогда» не увидятся?

Письмо представляет немалый интерес в исследовании темы любви в романе, в осмыслении внутреннего мира жены Юрия и причин, побудивших ее проститься с мужем. Оно стоит в ряду композиционных решений автора, позволяющих ему показать взаимоотношения двух супружеских пар - Живаго и Антиповых и духовную близость Юрия и Лары.

Прощальное письмо Тони не было предметом специального анализа. Исследователи обращаются к его фрагментам , которые углубляют характеры анализируемых ими персонажей. Размышляя о личности Живаго, «как бы созданной для того, чтобы воспринимать эпоху, нисколько в нее не вмешиваясь», Д. С. Лихачев пишет, что «Тоня, любящая Юрия Андреевича, угадывает в нем - лучше, чем кто-либо иной, - это отсутствие воли» .

Мы полагаем, что «настоящее люблю» Тони, словами Ильи Обломова, «не есть настоящая любовь, а будущая; это только бессознательная потребность любить» (IV, 250). В исследовании «ан-

тиномий женственности» в романе Пастернака отмечается «гармоническое мировоззрение Тони», особенно точно передающееся в прощальном письме, адресованном мужу. На наш взгляд, отмеченная в письме «начисто отсутствующая воля» мужа - далеко не комплимент его «ничем не запятнанному милосердию». Его «неспособность совладать с собой в критические моменты жизненных ситуаций» Тоня не приемлет, как в свое время не принимала его нежелание уезжать на Урал, уверенная в том, что «нельзя погибать так покорно, по-бараньи», оставаясь в Москве.

Нельзя согласиться и с тем, что «в структуре смыслового наполнения образа Тони Пастернак усматривает безапелляционное гармоническое единение мира и душевных состояний персонажа, которые не в силах разрушить никакие второстепенные обстоятельства» (выделено нами. - Н. П.). Будучи в гармонии с собой, вряд ли можно, на наш взгляд, так не по-христиански напутствовать мужа: «Дай перекрещу тебя на всю нескончаемую разлуку, испытания, неизвестность, на весь твой долгий, долгий, темный путь» (IV, 414). Это тем более очевидно в сравнении с литературными предшественниками Тони. Обломов пишет: «В своей глубокой тоске немного утешаюсь тем, что этот коротенький эпизод нашей жизни мне оставит навсегда <...> благоуханное воспоминание, <...>, а вам, не принеся вреда, послужит руководством в будущей, нормальной любви. Прощайте, ангел...» (IV, 250). Герой Куприна, уходя, говорит обожаемой им Вере Николаевне: «Да святится имя Твое». «Дай Бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу прекрасную душу» (V, 268).

Анализ письма Тони в названном нами литературном контексте обнажает душевную дисгармонию героини Пастернака, что выражается в построении и языковых особенностях ее «длинного, на многих страницах» прощания с мужем. Девять абзацев письма Тони выстроены по типу нарастающей аргументации, предполагающей максимальное воздействие на адресанта по мере представления ему информации, особенно в ситуации нерешенных семейных проблем, при этом апелляция к чувствам, или эмоциональ-

ный топос, постоянно перемежается топосами морально-этическими.

Анализ «внутреннего состава» письма Антонины Александровны, его «внутренних имманентных формирующих сил» приводит к весьма интересным выводам. Письмо является отдельным, законченным эпизодом, его внутренние связи с содержанием романа весьма обширны, и установление взаимозависимости композиционных частей произведения ведет к постижению трагедии, произошедшей в семье Живаго. В письме четыре микротемы:

Сообщение о детях;

Сообщение об изгнании из России;

Осмысление своего чувства по отношению к мужу и «благословение» его на долгий, темный путь;

Сообщение о Ларисе Федоровне.

Микротемы располагаются по градационному принципу - каждая последующая усиливает значение предыдущей, благодаря чему создается нарастание производимого впечатления. Одна из выделенных микротем образует микротекст: он составляет третью часть всего письма и состоит из трех абзацев, что позволяет говорить о поднятой в нем теме любви/нелюбви как ведущей. Внутри этой микротемы рассуждения расположены по типу восходящей аргументации.

Один микротекст посвящен Ларисе Федоровне. Состоящий из одного абзаца, представляющий собой ее описание-характеристику, композиционно отделенный от предыдущего сообщением о папе и сыне, он обрамляет признание Тони в любви/нелюбви. Не зная, где муж, она отправляет письмо «по адресу Антиповой» и пишет: «...она передаст его тебе, если разыщет». Взятые вместе, названные микротексты составляют нерв письма.

Связь между первыми двумя микротемами осуществляется при помощи смены темы и тона повествования: «Теперь совсем о другом». Каждый из трех абзацев внутри микротекста о любви, как и следующий за ним абзац о «благословении» на вечную разлуку, начинается союзом с противительным значением (а, но, хотя).

Подобный принцип мировосприятия, заставляющий Тоню постоянно все со- и противопоставлять, отразился на языковых особенностях ее признания, отличающихся использованием антонимов (я тебя люблю - ты меня не любишь, любовь - нелюбовь, счастье - несчастье), образных сравнений (нелюбовь почти как убийство), риторических вопросов и обращений.

Письмо имеет кольцевую композицию: оно начинается и заканчивается рядом риторических вопросов и восклицаний: «Знаешь ли ты, что у нас есть дочь? Ее крестили Машей, в память мамы покойницы Марии Николаевны» / «Понимаешь ли ты, понимаешь ли ты? Торопят, и это точно знак, что пришли за мной, чтобы вести на казнь. Юра! Юра!» (IV, 413-414).

Экспрессивное изложение событий задает тон повествованию - взволнованный, мятущийся, не обнадеживающий - и подчеркивает характер Тони - прямой, уверенной в себе, бескомпромиссной. В подобном изложении чувствуется и апелляция к чувствам мужа2.

Антонина Александровна, не видевшая мужа в течение полутора-двух лет со дня его внезапного исчезновения, сообщает, что отправляет письмо «по адресу Антиповой». Именно это обстоятельство определяет любовный (психологический) конфликт: Тоня не скрывает, что знакома с этой женщиной. Эти строки письма можно принять за объяснение в любви, поскольку в них используется лексика со значением счастья и надежды (мое любящее сердце и пр.).

Однако уже в следующих трех абзацах, образующих микротекст «О любви/нелюбви» и являющихся кульминационными, резко меняются тема, тон и тип речи письма. Меняется и лексика: счастье оборачивается несчастьем, любовь - нелюбовью, любящее сердце становится недоумевающим и сомневающимся; мучения, связанные с неизвестностью о судьбе мужа, - попытками вспомнить, что она сделала и чем навлекла на себя нелюбовь мужа.

Рассуждение Тони о своих чувствах начинается категоричным утверждением: «Все горе в том, что я люблю тебя, а ты меня не любишь» (IV, 413). После долгого «копания в себе», столь неха-

рактерного для нее, героиня приходит к выводу, который звучит как приговор: «Ты как-то превратно, недобрыми глазами смотришь на меня, ты видишь меня искаженно, как в кривом зеркале» (IV, 413).

Пятый абзац письма мог бы стать гимном любви: в нем трижды звучит фраза «Я люблю...». Однако признание в любви, начинающееся противительным союзом, звучит как вызов: «А я люблю тебя». А повторение фразы подчеркивает ее превосходство.

И после этого пафосного объяснения Тоня переходит на доверительный тон (шестой абзац): «Но слушай3, знаешь, что я скажу тебе?» Анализируя свои чувства, Тоня приходит к «прискорбной истине» своего холода: «Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя» (IV, 414).

Вероятно, Пастернак пытается оправдать Тоню, но дважды прозвучавшее слово «нелюбовь» не может не говорить за себя. Тоня оставляет последнее слово за собой, укоряя мужа в его нелюбви, как до того упрекала в превратном, недобром взгляде.

После страшных признаний тональность письма Тони снова меняется (седьмой абзац). От строк об эмиграции веет спокойствием и умиротворением: «...мы, наверное, едем в Париж. Я попаду в далекие края, куда тебя возили мальчиком и где воспитывались папа и дядя». А сообщение о сыне вновь заставляет переживать Тоню, и она резко обрывает: «Ну прощай» (IV, 414).

Накал чувств Тони усиливается в конце ее письма (восьмой абзац) и достигает своей кульминации в сообщении о Ларисе Федоровне, встреча с которой - объективная реальность, и это самый сильный, весомый аргумент Тони, в отличие от предыдущих, основанных на ее чувствах.

Смена топосов речи, столь характерная для письма Тони4, выдает ее волнение, в то же время порядок предложений в данной микротеме, построенный по типу восходящей аргументации, обнаруживает хорошо продуманную организацию повествования: «довольно коротко узнала» - «Спасибо ей, она была безотлучно при

мне» - «хороший человек, но полная мне противоположность» - «она родилась, чтобы осложнять жизнь и сбивать с дороги» (IV, 414).

Имя Лары, звучащее в письме дважды (третий и восьмой абзацы), образует композиционную «раму», в которой помещаются размышления Тони о чувствах. Микротекст о Ларе тоже помещается в «раму»: «Ну прощай. Дай перекрещу тебя... » - «Прощай, надо кончать».

Первое «прощай» (седьмой абзац) «благословляет» мужа на «всю нескончаемую разлуку». Второе «прощай» (девятый абзац) преисполнено экспансивности: «О Юра, Юра, милый...»

В контексте первого «прощай» может показаться, что разлука с мужем обусловлена высылкой за границу. Однако далее следует фраза, звучащая в устах Тони прощением: «Ни в чем не виню, ни одного упрека, сложи жизнь свою так, как тебе хочется, только бы тебе было хорошо». И это уже прямой посыл, внутренняя готовность к разговору о главном.

В микротексте обозначены два события - отъезд с Урала и знакомство с Ларисой Федоровной, причем сказано об этом в одном предложении, что не может быть случайностью: оба сливаются в одно понятие и ассоциируются в сознании Тони с несчастьем, обрушившимся на их семью.

В отличие от предыдущих, каждое предложение данного микротекста отражает ту или иную грань личности обеих женщин. Это своего рода их сравнительная характеристика, написанная Тоней, но осмыслить ее помогает автор, отразивший в композиции «Доктора Живаго» особенности взаимоотношений Тони и Юры, Лары и Юры.

Анализируемый фрагмент письма изоморфно связан с разговором Юрия и Лары о Тоне (IV, 394-395), он позволяет увидеть обеих героинь глазами друг друга и выразить степень понимания ими характера Юрия Живаго .

Лара называет Тоню «чудной, «боттичелли-евской», возвышает тем самым ее в глазах Юрия, выказывая свое восхищение его выбором. Тоня, наоборот, приземляет Лару, словно порицая мужа за неудачный выбор. По-разному характеризуют женщин и сказанные ими фразы: «довольно

коротко узнала Ларису Федоровну» - «я с ней страшно сошлась»5. Если в словах Тони сдержанность и аналитичность, то в словах Лары - характерная ей открытость, эмоциональность. Доверительные отношения женщин сложились благодаря Ларе, у которой был легкий характер, а приобретенные во время войны навыки медицинской сестры в Тониной ситуации оказались жизненно необходимыми.

О чувствах Лары, впервые заговорившей о Тоне, можно сказать словами Настасьи Филипповны: «... кто я и кто вы? Мы две такие противоположности...» (VIII, 379). И дело не в прошлом Лары, а в ее настоящем, в том, что она оказалась в Варыкино рядом с женщиной, столь любимой Юрием, и сошлась с ней, причем «страшно сошлась», сблизилась, сдружилась. Речь Лары, обычно такая образная и эмоциональная, в разговоре о Тоне сдержанная. Говорить ей нелегко, на что указывает ее состояние: она еле сдерживает слезы. Короткие, односложные предложения тоже выдают ее волнение, и потому она недоговаривает, обещает рассказать «потом», но и «потом» снова звучит «как-нибудь потом» (IV, 395).

Лара не посвящает Юрия в подробности, связанные, вероятно, с поспешностью выезда Тони. И ее еле сдерживаемые слезы, скорее всего, вызваны тем, что она бережет и без того ослабленное здоровье Юрия. Возможно, Лара догадалась о намерении Тони расстаться, но тактично уходила от своих предположений.

Приезд Лары в Варыкино совпадает с родами Тони, а это, если опираться на запись в дневнике Юрия Живаго6, начало осени 1919 года (по романному времени). Именно об этом факте и говорится в письме. Скорее всего, Лара приезжает в Варыкино, обеспокоенная судьбой пропавшего Юрия и наверняка отдававшая себе отчет в том, что встретит там его семью. Лара едет туда и в мар-те7. Очевидно, что обе поездки небезопасны - гражданская война на Урале в самом разгаре, но словами Живаго, «это и есть Антипова» (IV, 131).

Так же она поступила, когда «письма от Антипова прекратились»: Лара «стала тревожиться и наводить справки». «Убедившись в бесполезности своих розысков на расстоянии», «она

поступила сестрой на санитарный поезд» и отправилась на фронт (IV, 111).

В этом контексте Лара действительно «полная противоположность» Тоне, в глазах которой поступок Лары - приехать в эту «глушь богоспасаемую, дебри» - наверняка выглядит безрассудством, тем более из писем своего мужа Тоня знала о злоключениях «некоей Антиповой, сестры милосердия из Москвы, уроженки Урала», с которой ее муж работал «рука об руку» (IV, 131). Именно это и послужило основой ее вывода: она родилась, чтобы осложнять жизнь и сбивать с дороги.

Заключительный фрагмент письма Тони имеет характер «после написанного», что созвучно письму Юрия с фронта, где «вместо постскриптума» содержится его рассказ о событиях 1906 и 1911 гг., связанных с «сестрой милосердия из Москвы». Очевидно, что Тоня, как и Юра, могла «написать гораздо раньше», но не писала, возможно, именно поэтому письма Юрия в Москву оставались без ответа (IV, 406).

Однако при сравнении этих двух «постскриптумов» становится очевидным, что продиктованы они разными мотивами. В письме Юрия чувствуется эмоциональность, связанная с ожившими воспоминаниями той «страшной ночи» и предшествующими ей событиями, каждое из которых обращено и к воспоминаниям Тони: одно связано с ее папой, другое - с «кончиной мамы».

Язык письма Юрия Живаго помогает увидеть его поэтическое отношение к тем далеким событиям. А немного сбивчивый рассказ (кажется, не помню, с какой целью) выдает волнение, что наверняка дало проницательной Тоне повод почувствовать интерес Юрия к гимназистке-курсистке, если спустя столько лет он все так живо помнит.

В ответном письме, что неудивительно, Тоня «убеждала мужа не возвращаться в Москву, а проследовать прямо на Урал за этой удивительной сестрою, шествующей по жизни в сопровождении таких знамений и стечений обстоятельств, с которыми не сравняться ее, Тониному, скромному жизненному пути» (IV, 131).

Два письма Юрия с фронта и ответ Тони, пожалуй, единственные фрагменты жизни супругов

Живаго, где так очевидно проявление их чувств. Юрий делится с Тоней своими воспоминаниями, а в следующем пишет о своем отношении к ней: «Разве ты не знаешь, или знаешь недостаточно хорошо, что ты, мысль о тебе и верность тебе и дому спасали меня от смерти и всех видов гибели в течение этих двух лет войны...» (IV, 132). Состояние Тони передает ее письмо, «в котором рыдания нарушали построения периодов, а точками служили следы слез и кляксы» (IV, 131).

Ревность Тони, столь объяснимая в сложившейся ситуации, не позволила ей понять очевидную чистоту помыслов Юрия Живаго: он увидел свою вину не в том, что так расстроил Тоню, а в том, что «виноват перед этой женщиной», которую ввел в заблуждение и перед которой должен был извиниться. Позже она извинится за «глупости» в письме, правда, при этом добавит: «Но надо будет поговорить» (IV, 166). Разговор не состоялся, но недоверие Тони со временем не угасает.

Композиционные особенности прощального письма Тони не ограничиваются его связью с ключевыми эпизодами, посвященными взаимоотношениям Юрия, Тони и Лары.

Письмо находится в композиционном единстве с размышлениями Симы о непорочном материнстве Марии, о кающейся Марии Магдалине, о «понимании жизни» и «философии счастья». Письмо находится в своеобразной композиционной «раме»: первые известия о своей семье (гл. 6) и письмо от Тони (гл. 18) Юрий Живаго получает от одного персонажа - Глафиры Тунцевой.

В это обрамление помещены все события, связанные с семьей Живаго. Переданные различными способами (записка и рассказ Лары, сны Юрия), они переплетаются с Платоновыми диалогами Юрия и Лары, с размышлениями Симы Тунцевой над «отрывками из богослужебных текстов» и подготавливают появление письма Тони. Его чтение завершает тринадцатую часть «Против дома с фигурами» и является одновременно ее кульминацией и развязкой.

между людьми и событиями, которые помогают понять драматизм взаимоотношений супругов Живаго и духовную близость Юрия и Лары.

ПРИМЕЧАНИЯ

2 Сравним с фрагментом письма Ильи Обломова: «Другой бы прибавил: пишу и обливаюсь слезами, но я <...> не хочу усиливать боль, растравлять сожаление, грусть» (IV, 251). Нет сомнения в том, как Илья опасается апеллировать к чувствам Ольги.

3 Сравним: «Послушайте, без всяких намеков, скажу прямо и просто: вы меня не любите и не можете любить. Послушайтесь моей опытности и поверьте безусловно...» Илья Обломов пишет, движимый любовью и заботой. Он честен в своем признании, потому что понимает: Ольга любит не его, а свою мечту о любви: (IV, 249).

4 Впрочем, это проявляется и в характере устной речи Тони: она может неожиданно переменить разговор (IV, 256), чтобы добиться желаемой цели.

5 Отметим, что данный фрагмент письма послужил основой для анализа героинь в двух различных контекстах: внешности Антонины Александровны и читательского опыта героев романа .

6 Ближе к весне доктор записал: «Мне кажется, Тоня в положении. Я ей об этом сказал. Она не разделяет моего предположения, а я в этом уверен» (IV, 279).

7 «...так было в марте, когда я ездила туда», - говорит Лара Юрию, предлагая спрятаться там на время сгущающейся в Юрятине атмосферы (IV, 406).

ИСТОЧНИКИ

Пастернак Б. Л. Доктор Живаго // Пастернак Б. Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 4. М., 2004.

Гончаров И. А. Обломов. Роман в четырех частях // Гончаров И. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 4. СПб., 1998.

Куприн А. И. Гранатовый браслет // Куприн И. А. Собр. соч.: В 9 т. Т. 5. М., 1972. С. 227-271.

ЛИТЕРАТУРА

1. Губанов С. А. Парадигма антиномий «женственности» в повествовательной модели романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» (на примере образов Ларисы, Тони и Марины) // Язык. Словесность. Культура. 2011. № 2. С. 72-87.

2. Лихачев Д. С. Размышления над романом Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» // Пастернак Б. Доктор Живаго: роман. Повести. Фрагменты прозы. М., 1989. С. 5-16.

3. Павлова Н. И. Способы создания психологических портретов персонажей в романе Пастернака «Доктор Живаго» // Изв. Саратовского ун-та. Новая серия. Сер.: Филология. Журналистика. 2017. Т. 17, № 1. С. 88-93.

4. Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках / Сост. Е. И. Покусаева, вступит. ст. Е. И. Покусаева и А. А. Жук. М., 1972.

5. Сокрута Е. И., Тюпа В. И. Художественное целое. Система персонажей: лица // Поэтика «Доктора Живаго» в нарратологическом прочтении. Коллективная монография / Под ред. В. И. Тюпы. М., 2014. С. 47-62.

6. Турышева О. Н. Читательский опыт в романе «Доктора Живаго» // Новый филол. вестн. 2012. № 4 (23). С. 58-77.

1. Gubanov S. A. (2011) Paradigma antinomii «zhenstvennosti» v povestvovatel"noi modeli romana B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» (na primere obrazov Larisy, Toni i Mariny) . Iazyk. Slovesnost". Kul"tura , no. 2, pp. 72-87. (in Russian)

2. Likhachev D. S. (1989) Razmyshleniia nad romanom B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» . In: Pasternak B. Doktor Zhivago: roman. Povesti. Fragmentyprozy . Moscow, pp. 5-16. (in Russian)

3. Pavlova N. I. (2017) Sposoby sozdaniia psikhologicheskikh portretov personazhei vromane Pasternaka «Doktor Zhivago» . Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya seriya. Seriya: Filologiya. Zhurnalistika , vol. 17, no 1, pp. 88-93. (in Russian)

4. Skaftymov A. P. (1972) Nravstvennye iskaniia russkikhpisatelei: Stat"i i issledovaniia orusskikh klassikakh . Moscow. (in Russian)

5. Sokruta E. I., Tiupa V. I. (2014) Khudozhestvennoe tseloe. Sistema personazhei: litsa . In: Tiupa V. I., ed. Poetika «Doktora Zhivago» v narratologicheskom prochtenii [«Doctor Zhivago»poetics in narratological reading]. Moscow, pp. 47-62. (in Russian)

6. Turysheva O. N. (2012) Chitatel"skii opyt v romane «Doktora Zhivago» . Novyi filologicheskii vestnik , no. 4 (23), pp. 58-77. (in Russian)

Тема любви является ключевой темой в творчестве каждого писателя, однако каждый из них воспринимает ее по-своему. В романе «Доктор Живаго» б. Пастернак раскрывает свой взгляд на это чувство. Любовь у него противоречива и разнообразна в своих проявлениях.
Главным героем романа является Юрий Андреевич Живаго, русский интеллигент. Он не без колебаний принимает революцию. Трагедия этого героя заключается в постоянных сомнениях, которые возникают у него и по отношению к любимым женщинам.
Вьюга, метель, буран, появляющиеся уже на первых страницах произведения, сопровождают все события романа. Это и очистительный ноябрьский снег, падающий на газету с первыми декретами советской власти, которую жадно читает на углу Арбата Юрий Живаго. Это и метель, в которой он, еще не знакомый с Ларой, как бы предчувствующий их встречу, впервые видит с улицы оттаявший от свечи кружок на окне. В этом доме идет разговор между Ларой и Пашей Антиповым: «Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало». Это и рождественская морозная ночь, накануне которой умирающая Анна Ивановна благословила Юру и его будущую жену Тоню.
Любовь, по мнению Пастернака, такая же противоречивая и изменчивая, как и вся жизнь того времени, как вьюга, метель, буран. Говоря об отношениях между Юрием Андреевичем и Тоней, автор чаще всего обращается к понятиям любви и долга. В первую очередь, это был долг перед Анной Ивановной, которая завещала "детям" не расставаться. Слова этой женщины сильно изменили Юрия Андреевича: «Тоня, этот старинный товарищ, эта понятная, не требующая объяснений очевидность, оказалась самым недосягаемым и сложным из всего, что мог себе представить Юра, оказалась женщиной».
Нет, нельзя говорить о том, что Живаго равнодушен к своей жене. Но любовь его совсем не такая, какую он испытывает к Ларе. В романе «природность» этой любви постоянно подчеркивается автором. Лара у гроба Живаго думает: «Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья… Никогда, никогда, даже в минуты самого царственного, беспамятного счастья не покидало их самое высокое и захватывающее».
Лара появляется перед Юрием Андреевичем то в образе лебедя, то рябины, и, в конце концов, становится понятно, что для главного героя Лара – воплощение самой природы: «Точно дар живого духа потоком входил в его грудь, пересекая все его существо и парой крыльев выходил из-под лопаток наружу…».
Доктор инстинктивно стремится к этой женщине, как к части мироздания. Он и Лара – единое целое, этого требует природа, этого требует его душа. Но любовь к Ларе бесплодна, она подчинена буре страстей. Пастернак изображает своих героев в таких «ракурсах», что читателю невольно приходится задумываться о том, что есть любовь, в чем истина. У Юрия Андреевича и Тони будет ребенок, который будет очень похож на мать Живаго. Что же это? Почему же отношения с Ларой пустые, хотя они подходят друг другу, как никто другой? И что есть в данном случае истинная любовь? Автор не дает конкретного ответа, предоставляя читателю возможность самому найти истину.
Стоит отметить, что Пастернак еще сильнее усугубляет ситуацию, введя в роман образ Марины. Любовь к ней – некий компромисс с жизнью: «Юрий Андреевич иногда в шутку говорил, что их сближение было романом в двадцати ведрах, как бывают романы в двадцати главах или двадцати письмах». Эту женщину отличала покорность и подчинение фантазиям Юрия Андреевича. Марина прощала доктору все его странности, «к этому времени образовавшиеся причуды, капризы опустившегося и сознающего свое падение человека».
Любовь, представленная в романе, очень разная по своей сути. Здесь можно говорить о «многополярности» этого чувства. Страстно Живаго любил Лару, из-за чувства долга – Тоню. Марину же он любил, потому что так распорядилась судьба. Однако Юрий Андреевич так и не находит счастья в любви, и все, что ему остается, – пойти на компромисс с жизнью, смириться с действительностью.

"Юра, - знаешь ли ты,что у нас есть дочь? Её крестили Машей, в память мамы - покойницы Марии Николаевны.Теперь совсем о другом. Несколько видных общественных деятелей, профессоров из кадетской партии правых социалистов, Мельгунова, Кизеветтера, Кускову, некоторых других, а также дядю Николая Александровича Громеко, папу и нас, как членов его семьи, высылают из России за границу. Это - несчастье, в особенности отсутствие тебя, но надо подчиниться и благодарить Бога за такую мякгую форму изгнания в такое страшное время, могло ведь быть гораздо хуже. Если бы ты нашёлся и был тут, ты поехал бы с нами. Но где ты теперь? Я посылаю это письмо по адресу Антиповой, она передаст его тебе, если разыщет. Меня мучит неизвестность, распространят ли на тебя, как на члена нашей семьи, впоследствии, когда ты, если это суждено, найдёшься, разрешение на выезд, полученное всеми нами. Мне верится, что ты жив и отыщешься. Это мне подсказывает моё любящее сердце, и я доверяюсь его голосу. Возможно, к тому времени, когда ты обнаружишься, условия жизни в России смягчатся, ты сам сможешь исхлопотать поездку, и все мы опять окажемся в сборе в одном месте. Но я пишу это и сама не верю в сбыточность такого счастья. Всё горе в том, что я люблю тебя, а ты меня не любишь. Я стараюсь найти смысл этого осуждения, истолковать его, оправдать, роюсь, копаюсь в себе, перебираю всю нашу жизнь и всё, что я о себе знаю, и не вижу начала и не могу вспомнить, что я сделала и чем навлекла на себя это несчастье. Ты как-то превратно, недобрыми глазами смотришь не меня, ты видишь меня искаженно, как в кривом зеркале. А я люблю тебя. Ах как я люблю тебя, если бы ты только мог себе представить! Я люблю всё особенное в тебе, всё выгодное и невыгодное, все обыкновенные твои стороны, дорогие в их необыкновенном соединении, облагороженное внутренним содержанием лицо, которое без этого, может быть, казалось бы некрасивым, талант и ум, как бы занявшие место начисто отсутствующей воли. Мне всё это дорого, и я не знаю человека лучше тебя. Но слушай, знаешь, что я скажу тебе? Если бы даже ты не был так дорог мне, если бы ты не нравился мне до такой степени, всё равно я думала бы, что люблю тебя. Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я, ни ты никогда бы этого не узнали. Моё собственное сердце бы это скрыло от меня, потому что нелюбовь почти как убийство, и я никому не в силах была бы нанести этого удара. Хотя ничего не решено ещё окончательно, мы, наверное, едем в Париж. Я попаду в далёкие края, куда тебя возили мальчиком и где воспитывались папа и дядя. Папа кланяется тебе. Шура вырос, не взял красотой, но стал большим крепким мальчиком и при упоминании о тебе всегда горько плачет. Не могу больше. Сердце надрывается от слёз. Ну прощай. Дай перекрещу тебя на всю нескончаемую разлуку, испытания, неизвестность, на весть твой долгий тёмный путь. Ни в чём тебя не виню, ни одного упрёка, сложи свою жизнь так, как тебе хочется, только бы тебе было хорошо. Перед отъездом с этого страшного и такого рокового для нас Урала я довольно коротко узнала Ларису Федоровну. спасибо ей, она была безотлучно при мне, когда мне было трудно, и помогла мне при родах. Должна искренне признать, она хороший человек, но не хочу кривить душой - полная мне противоположность. Я родилась на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного выхода, а она - чтобы усложнять её и сбивать с дороги. Прощай, надо кончать. Пришли за письмом, и пора укладываться. О Юра, Юра, милый, дорогой мой, муж мой, отец детей моих, да что же это такое? Ведь мы больше никогда не увидимся. Вот я написала эти слова, уясняешь ли ты себе их значение? Понимаешь ли ты, понимаешь ли ты? Торопят, и это точно знак, что пришли за мной, чтобы вести на казнь. Юра! Юра! Юрий Андреевич поднял от письма отсутствующие бесслёзные глаза, никуда не устремлённые, сухие от горя, опустошенные страданием. Он ничего не видел кругом, не осознавал.

Юрий Андреевич пришел с вокзала усталый. Это был его ежедекадный выходной день. Обыкновенно он по этим числам отсыпался за всю неделю. Он сидел, откинувшись на диване, временами принимая полулежачее положение или совсем растягиваясь на нем. Хотя Симу он слушал сквозь приступы набегающей дремоты, ее рассуждения доставляли ему наслаждение. «Конечно, все это от дяди Коли, – думал он. – Но какая талантливая и умница!»

Он соскочил с дивана и подошел к окну. Оно выходило во двор, как в комнате рядом, где Лара с Симушкой теперь невнятно шептались.

Погода портилась. На дворе темнело. На двор залетели и стали летать, высматривая, где им сесть, две сороки. Ветер слегка пушил и раздувал их перья. Сороки опустились на крышку мусорного ящика, перелетели на забор, слетели на землю и стали ходить по двору.

«Сороки к снегу», – подумал доктор. В ту же минуту он услышал из-за портьеры:

– Сороки к вестям, – обращалась Сима к Ларе. – К вам гости собираются. Или письмо получите.

Спустя немного снаружи позвонили в дверной колокольчик на проволоке, который незадолго перед тем починил Юрий Андреевич. Из-за портьеры вышла Лариса Федоровна и быстрыми шагами пошла отпирать в переднюю. По ее разговору у входной двери Юрий Андреевич понял, что пришла сестра Симы, Глафира Севериновна.

– Вы за сестрою? – спросила Лариса Федоровна. – Симушка у нас.

– Нет, не за ней. А впрочем, что же. Вместе пойдем, если она домой собирается. Нет, я совсем не за тем. Письмо вашему приятелю. Пусть спасибо скажет, что я когда-то на почте служила. Через сколько рук прошло и по знакомству в мои попало. Из Москвы. Пять месяцев шло. Не могли разыскать адресата. А я ведь знаю, кто он. Брился как-то у меня.

Письмо, длинное, на многих страницах, смятое, замасленное, в распечатанном и истлевшем конверте, было от Тони. До сознания доктора не дошло, как оно у него очутилось, он не заметил, как Лара вручила ему конверт. Когда доктор начал читать письмо, он еще помнил, в каком он городе и у кого в доме, но по мере чтения утрачивал это понимание. Вышла, поздоровалась и стала с ним прощаться Сима. Машинально он отвечал как полагается, но не обратил на нее внимания. Ее уход выпал из его сознания. Постепенно он все более полно забывал, где он и что кругом него.

«Юра, – писала ему Антонина Александровна, – знаешь ли ты, что у нас есть дочь? Ее крестили Машей, в память мамы – покойницы Марии Николаевны.

Теперь совсем о другом. Несколько видных общественных деятелей, профессоров из кадетской партии и правых социалистов, Мельгунова, Кизеветтера, Кускову, некоторых других, а также дядю Николая Александровича Громеко, папу и нас, как членов его семьи, высылают из России за границу.

Это – несчастье, в особенности в отсутствие тебя, но надо подчиниться и благодарить Бога за такую мягкую форму изгнания в такое страшное время, могло ведь быть гораздо хуже. Если бы ты нашелся и был тут, ты поехал бы с нами. Но где ты теперь? Я посылаю это письмо по адресу Антиповой, она передаст его тебе, если разыщет. Меня мучит неизвестность, распространят ли на тебя, как на члена нашей семьи, впоследствии, когда ты, если это суждено, найдешься, разрешение на выезд, полученное всеми нами. Мне верится, что ты жив и отыщешься. Это мне подсказывает мое любящее сердце, и я доверяюсь его голосу. Возможно, к тому времени, когда ты обнаружишься, условия жизни в России смягчатся, ты сам сможешь исхлопотать себе отдельное разрешение на заграничную поездку, и все мы опять окажемся в сборе в одном месте. Но я пишу это и сама не верю в сбыточность такого счастья.

Все горе в том, что я люблю тебя, а ты меня не любишь. Я стараюсь найти смысл этого осуждения, истолковать его, оправдать, роюсь, копаюсь в себе, перебираю всю нашу жизнь и все, что я о себе знаю, и не вижу начала и не могу вспомнить, что я сделала и чем навлекла на себя это несчастье. Ты как-то превратно, недобрыми глазами смотришь на меня, ты видишь меня искаженно, как в кривом зеркале.

А я люблю тебя. Ах как я люблю тебя, если бы ты только мог себе представить! Я люблю все особенное в тебе, все выгодное и невыгодное, все обыкновенные твои стороны, дорогие в их необыкновенном соединении, облагороженное внутренним содержанием лицо, которое без этого, может быть, казалось бы некрасивым, талант и ум, как бы занявшие место начисто отсутствующей воли. Мне все это дорого, и я не знаю человека лучше тебя.

Но слушай, знаешь, что я скажу тебе? Если бы даже ты не был так дорог мне, если бы ты не нравился мне до такой степени, все равно прискорбная истина моего холода не открылась бы мне, все равно я думала бы, что люблю тебя. Из одного страха перед тем, какое унизительное, уничтожающее наказание нелюбовь, я бессознательно остереглась бы понять, что не люблю тебя. Ни я, ни ты никогда этого бы не узнали. Мое собственное сердце скрыло бы это от меня, потому что нелюбовь почти как убийство, и я никому не в силах была бы нанести этого удара.

Хотя ничего не решено еще окончательно, мы, наверное, едем в Париж. Я попаду в далекие края, куда тебя возили мальчиком и где воспитывались папа и дядя. Папа кланяется тебе. Шура вырос, не взял красотой, но стал большим крепким мальчиком и при упоминании о тебе всегда горько безутешно плачет. Не могу больше. Сердце надрывается от слез. Ну прощай. Дай перекрещу тебя на всю нескончаемую разлуку, испытания, неизвестность, на весь твой долгий-долгий темный путь. Ни в чем не виню, ни одного упрека, сложи жизнь свою так, как тебе хочется, только бы тебе было хорошо.

Перед отъездом с этого страшного и такого рокового для нас Урала я довольно коротко узнала Ларису Федоровну. Спасибо ей, она была безотлучно при мне, когда мне было трудно, и помогла мне при родах. Должна искренне признать, она хороший человек, но не хочу кривить душой – полная мне противоположность. Я родилась на свет, чтобы упрощать жизнь и искать правильного выхода, а она – чтобы осложнять ее и сбивать с дороги.

Прощай, надо кончать. Пришли за письмом, и пора укладываться. О Юра, Юра, милый, дорогой мой, муж мой, отец детей моих, да что же это такое? Ведь мы больше никогда, никогда не увидимся. Вот я написала эти слова, уясняешь ли ты себе их значение? Понимаешь ли ты, понимаешь ли ты? Торопят, и это точно знак, что пришли за мной, чтобы вести на казнь. Юра! Юра!»

Юрий Андреевич поднял от письма отсутствующие бесслезные глаза, никуда не устремленные, сухие от горя, опустошенные страданием. Он ничего не видел кругом, ничего не сознавал.

За окном пошел снег. Ветер нес его по воздуху вбок, все быстрее и все гуще, как бы этим все время что-то наверстывая, и Юрий Андреевич так смотрел перед собой в окно, как будто это не снег шел, а продолжалось чтение письма Тони и проносились и мелькали не сухие звездочки снега, а маленькие промежутки белой бумаги между маленькими черными буковками, белые, белые, без конца, без конца.

Юрий Андреевич непроизвольно застонал и схватился за грудь. Он почувствовал, что падает в обморок, сделал несколько ковыляющих шагов к дивану и повалился на него без сознания.

Можно начать с сообщений учащихся о необычности сюжета и композиции произведения.

Мы обратимся лишь к нескольким страницам этого необычного произведения.

Весь роман – это откровение Пастернака, его послание к нам, ныне живущим, послание, заставляющее увидеть то, чего раньше не замечали. Это своеобразное письмо, покоряющее открытостью, любовью к жизни, умение видеть поэзию в прозе. В нем присутствуют и записки, и дневниковые заметки, и стихи, и письма как таковые.

Мы обратимся к такому письму – прощальному письму Тони.

Анализ страниц романа (глава 13, часть 18).

– Как вы думаете, письмо это написано по правилам?

В нем нет адреса, нет обращения, начала, нет слов прощания. Мысли Тони прыгают: то она говорит о себе, то о событиях вокруг, то вновь обращается к своим чувствам… Кажется, уже попрощалась, а письмо все продолжается.

– В каком жанре написано это письмо? (Это крик души, который заставляет трепетать и наши души.)

– Что было в этом письме, что заставило Юрия Андреевича забыть, в каком он городе и у кого в доме? Забыть, где он и что кругом него? В чем сила письма?

Это письмо о любви, у которой нет будущего. Тоня никогда не говорила мужу: «А я люблю тебя… Я люблю все особенное в тебе, все выгодное и невыгодное, все обыкновенные твои стороны, дорогие в их необыкновенном соединении… Мне все это дорого, и я не знаю человека лучше тебя». Но «все горе в том, что я люблю тебя, а ты меня не любишь».

Нет, он любил Тоню, но опоздал это сказать…

Письмо, о котором идет речь, не первое, полученное Юрием Живаго от жены. Но как не похоже оно на другие! Оно – прощальное. И в нем высвечивается вся замечательная душа Антонины Александровны: огромная, умеющая любить, жертвенная. Мы как будто по-новому видим эту женщину, которая до этого письма казалась иной.

– Вспомните в литературе другие примеры женского письма.

Учащиеся могут выступить с сообщениями о примерах женского письма, что обобщит знания.

Пастернак любил и умел писать. Широко известен его эпистолярный роман с Мариной Цветаевой: «Мы были музыкой во льду…» Так вот и это письмо, о котором мы говорим сегодня, – музыка, которая потрясает до глубины души своей искренностью, обилием чувств и – полным самоотречением.

Заканчивая работу над романом, Пастернак признавался в одном из писем: «Вы не можете представить, что при этом достигнуто! Найдены и даны имена всему тому колдовству, которое мучило… Все распутано, все названо, просто, прозрачно, печально. Еще раз, по-новому, даны определения самому дорогому и важному, земле и небу, большому и горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти…»

Два человека – он и она – могут обрести друг друга лишь в письмах, и тем трагичнее ситуация, когда письмо остается без ответа, как обнаженная душа среди холода и ветра, душа, которую некому согреть и спасти.

Домашнее задание.

Выучить понравившееся стихотворение Бориса Пастернака, выполнить его анализ.

Уроки 85–86
Жизнь и творчество Александра Исаевича
Солженицына. Своеобразие раскрытия
«лагерной» темы в творчестве писателя

Цели: познакомить с жизнью и творчеством Солженицына; отметить своеобразие звучания «лагерной» темы в повести «Один день Ивана Денисовича»; развивать навыки анализа текста, подготовки развернутого ответа на вопрос.

Ход уроков

Солженицын – пророк в своем отечестве. Можно без преувеличения сказать, что это центральная фигура современной русской литературы… Читать Солженицына – большой труд. …его осмысление и понимание – одна из самых актуальных задач, стоящих и перед каждым думающим человеком, которому небезразлична национальная судьба, и перед обществом, ищущим Национальной идеи…

М. М. Голубков

I. Вступительное слово.

Среди новых тем, появившихся в литературе «оттепели», выделяется и «лагерная» тема, затронувшая не одну тысячу судеб советских граждан. Сталинское правление осталось в истории как время репрессий и жестоких ограничений свободы личности, но об этом стало возможно говорить только после смерти «вождя народов».

Вот некоторые факты (историческая справка может быть подготовлена учащимся).

Послевоенное время исследователи считают апогеем сталинизма, когда количество политзаключенных резко возросло. На 1 января 1950 г., по данным В. Н. Земскова, насчитывалось 2,6 млн зэков (в 1946 г. почти в 4 раза меньше), в том числе 1,4 млн лагерников, из которых 60 тыс. – каторжане. В тюрьмах – до четверти миллиона. В ссылке и высылке – 2,7 млн человек. К ним прибавь 2–3 млн пленных. В 1947 году смертную казнь отменили, заменив 25-летним заключением. Через три года казнь восстановили, а срок оставили.

Через проверочные лагеря пропустили 2 млн пленных и репатриированных, из них 0,9 млн направили в лагеря или ссылку. Почти 50 % зэков во второй половине 40-х гг. – политические, многие из них «повторники», получившие новый срок после отсидки с 1937–1938 гг. Из Западной Украины выслали 175 тыс. человек, из Прибалтики – 160 тыс., с Черноморского побережья – 60 тыс. (в основном греков) и т. д. Они все были очень нужны: одновременно во многих местах строились разнообразные гиганты очередной пятилетки.

Тоталитарный режим достиг верхней планки, невозможность его движения далее по нарастающей стала если не осознаваться, то ощущаться. Писатель К. М. Симонов (1915–1979) заметил, что с конца войны множились иллюзии: должно случиться нечто, двигающее страну в сторону либерализации. Возникла атмосфера ожидания обновления. Это понимал Сталин. Поэтому репрессивная машина стала усиливать свои обороты.